Поднимая трость

«Дай мне немного сахара», – сказала моя двоюродная бабушка Адель Андерсон, которая всегда прижимала меня к своей груди и красила губную помаду поцелуями на моей голове, когда я приземлялся на пороге ее дома. Она была добра к застенчивому, растрепанному подростку, который не принадлежал ни здесь, ни там, и которому не хватало в жизни других милостей. Как и ее сестра, моя Нана, она была из тех южанок, чьи волосы никогда не были неуместны, с военной точностью держала кошельки на руке и маршировала отрывисто на одинаковых каблуках даже по мощеным улочкам в историческом районе Чарльстона. Потомок французских беженцев-гугенотов и шотландских торговцев, моя двоюродная бабушка выросла на одном из наиболее изолированных морских островов у побережья Каролины в первые годы прошлого века. Ее отец управлял деревенским магазином рядом с пристанью парохода, где все дети острова покупали пенни-конфеты. Она могла говорить на каком-то гуллах, объединяющем креольском языке порабощенных западноафриканцев, но то же самое делали тогда все, черные и белые, даже если они не признавали этого из-за расового позора или постыдного расизма. Она меня тоже немного научила, чтобы оценить ее поэзию и ритм.

К концу 1920-х мост наконец соединил материк, и моя тетя уехала искать дорогу в другом месте. Когда Адель в конце концов вернулась вдовой в Лоукантри, некий снисходительный кузен, один из тех чарльстонских снобов, как сообщается, сказал: «Вы переехали. Что заставляет вас думать, что вы можете вернуться и снова стать частью Общества? »

Ее ответ, как мне сказали, был менее чем сладким. ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ